Неточные совпадения
Толстый дворецкий, блестя круглым бритым лицом и крахмаленным бантом белого галстука, доложил, что кушанье готово, и дамы
поднялись. Вронский попросил Свияжского подать руку Анне Аркадьевне, а сам подошел к Долли. Весловский прежде Тушкевича подал руку княжне Варваре, так что Тушкевич с управляющим и
доктором пошли одни.
Вслед за
доктором приехала Долли. Она знала, что в этот день должен быть консилиум, и, несмотря на то, что недавно
поднялась от родов (она родила девочку в конце зимы), несмотря на то, что у ней было много своего горя и забот, она, оставив грудного ребенка и заболевшую девочку, заехала узнать об участи Кити, которая решалась нынче.
Алексей Александрович прошел в ее кабинет. У ее стола боком к спинке на низком стуле сидел Вронский и, закрыв лицо руками, плакал. Он вскочил на голос
доктора, отнял руки от лица и увидал Алексея Александровича. Увидав мужа, он так смутился, что опять сел, втягивая голову в плечи, как бы желая исчезнуть куда-нибудь; но он сделал усилие над собой,
поднялся и сказал...
Через некоторое время вверху у
доктора затопали, точно танцуя кадриль, и Самгин, чтоб уйти от себя, сегодня особенно тревожно чужого всему,
поднялся к Любомудрову.
Ему казалось, что стоило Устеньке
подняться, как все мириады частиц Бубнова бросятся на него и он растворится в них, как крупинка соли, брошенная в стакан воды. Эта сцена закончилась глубоким обмороком. Очнувшись,
доктор ничего не помнил. И это мучило его еще больше. Он тер себе лоб, умоляюще смотрел на ухаживавшую за ним Устеньку и мучился, как приговоренный к смерти.
В малыгинском доме закипела самая оживленная деятельность. По вечерам собиралась молодежь,
поднимался шум, споры и смех. Именно в один из таких моментов попала Устенька в новую библиотеку. Она выбрала книги и хотела уходить, когда из соседней комнаты, где шумели и галдели молодые голоса, показался
доктор Кочетов.
Потом
поднялся какой-то глухой шум и
доктор шепнул соседке...
Устенька не могла не согласиться с большею половиной того, что говорил
доктор, и самым тяжелым для нее было то, что в ней как-то пошатнулась вера в любимых людей. Получился самый мучительный разлад, заставлявший думать без конца. Зачем
доктор говорит одно, а сам делает другое? Зачем Болеслав Брониславич, такой умный, добрый и любящий, кого-то разоряет и помогает другим делать то же? А там, впереди,
поднимается что-то такое большое, неизвестное, страшное и неумолимое.
Всматриваясь в эту фигуру, вы узнавали в нем
доктора Розанова. Он сегодня ехал со следствия, завернул к Помаде, а тут
поднялась кура, и он остался у него до утра.
Доктор, следуя за лакеем, прошел через залу, которая при минутном освещении обратила на себя его внимание крайнею простотою убранства; затем они повернули в коридор и стали
подниматься по деревянной лестнице.
Доктор один, без провожатого,
поднялся на вторую половину лестницы и очутился в довольно большой комнате, где за столом сидел весьма почтенный человек и читал газету.
Няня была слишком умна, чтобы сердиться, но и не хотела не заявить, хоть шутя, своего неудовольствия
доктору.
Поднимаясь, она сказала...
— Тогда, как ты к ней из собрания уехал… — продолжал Живин, —
поднялись по городу крики… стали говорить, что ты женишься даже на ней, и больше всех это огорчило одного
доктора у нас молоденького.
Решили, что я останусь ночевать. Старик обделал дело.
Доктор и Маслобоев простились и ушли. У Ихменевых ложились спать рано, в одиннадцать часов. Уходя, Маслобоев был в задумчивости и хотел мне что-то сказать, но отложил до другого раза. Когда же я, простясь с стариками,
поднялся в свою светелку, то, к удивлению моему, увидел его опять. Он сидел в ожидании меня за столиком и перелистывал какую-то книгу.
На террасе
поднялся страшный разноголосый гам: ревел благим матом Трилли, стонала его мать, скороговоркой причитали нянька с поднянькой, густым басом, точно рассерженный шмель, гудел
доктор.
Поднялась новая суматоха, послали за
доктором, но Луша пришла в себя сейчас же, как ее вспрыснули холодной водой.
Доктор сейчас же
поднялся на своей постели. Всякий живописец, всякий скульптор пожелал бы рисовать или лепить его фигуру, какою она явилась в настоящую минуту: курчавая голова
доктора, слегка седоватая, была всклочена до последней степени; рубашка расстегнута; сухие ноги его живописно спускались с кровати. Всей этой наружностью своей он более напоминал какого-нибудь художника, чем врача.
Прямо из трактира он отправился в театр, где, как нарочно, наскочил на Каратыгина [Каратыгин Василий Андреевич (1802—1853) — трагик, актер Александринского театра.] в роли Прокопа Ляпунова [Ляпунов Прокопий Петрович (ум. в 1611 г.) — сподвижник Болотникова в крестьянском восстании начала XVII века, в дальнейшем изменивший ему.], который в продолжение всей пьесы говорил в духе патриотического настроения Сверстова и, между прочим, восклицал стоявшему перед ним кичливо Делагарди: «Да знает ли ваш пресловутый Запад, что если Русь
поднимется, так вам почудится седое море!?» Ну, попадись в это время
доктору его gnadige Frau с своим постоянно антирусским направлением, я не знаю, что бы он сделал, и не ручаюсь даже, чтобы при этом не произошло сцены самого бурного свойства, тем более, что за палкинским обедом Сверстов выпил не три обычные рюмочки, а около десяточка.
И точно так же, как недавно в саду, что-то ласковое и убедительное, звучавшее в его голосе, заставило Елизавету Ивановну мигом
подняться с постели и беспрекословно исполнить все, что говорил
доктор.
Возражений он не мог терпеть, да и не приходилось никогда их слышать ни от кого, кроме
доктора Крупова; остальным в голову не приходило спорить с ним, хотя многие и не соглашались; сам губернатор, чувствуя внутри себя все превосходство умственных способностей председателя, отзывался о нем как о человеке необыкновенно умном и говорил: «Помилуйте, ему не председателем быть уголовной палаты, повыше бы мог
подняться.
Послышались шаги и тяжелое дыхание: это вверх по лестнице
поднимался доктор, по обыкновению растрепанный и нечесаный.
Но и осудить их, матерей достаточных семей за этот эгоизм — не
поднимается рука, когда вспомнишь всё то, что они перемучаются от здоровья детей благодаря опять тем же
докторам в нашей господской жизни.
Вслед за ним
поднялся и
доктор, получивший, по обыкновению, от Домны Осиповны десять рублей за визит, каковой платой он остался более чем когда-либо недоволен.
— Я все видел! — закричал было Долгов и остановился, потому что Бегушев в это время порывисто встал из-за стола. Никто не понимал, что такое с ним. Дело в том, что
доктор, пройдя несколько раз по столовой, подошел опять к Домне Осиповне и сказал ей негромко несколько слов. Она в ответ ему кивнула головой и
поднялась со стула.
Грохов испугался и раз по десяти в день начал снимать с себя сапоги и наблюдать, не
поднимается ли опухоль выше;
доктор сказал ему, что как опухоль дойдет до сердца, так и капут!
— Да, скучно! — не оспаривал
доктор и
поднялся с кресел, чтобы закончить свой визит. — А рецептик вам позвольте прописать! — присовокупил он.
Из высокой дымовой трубы на фабрике изобретателя качающихся паровых цилиндров,
доктора Альбана, уже третий день не вылетает ни одной струи дыма; пронзительный фабричный свисток не раздается на покрытых снегом полях; на дворе сумерки; густая серая луна из-за горы
поднимается тускло; деревья индевеют.
На другое утро я уж совсем никак не мог
подняться; прокинешься на минуточку и опять сейчас одолевает тяжелая спячка. Я послал за
доктором и старался крепиться. Часу во втором ко мне вошел Истомин; он был необыкновенно счастлив и гадок; здоровое лицо его потеряло всю свою мягкость и сияло отвратительнейшим самодовольством.
В один миг все заволновалось в зале. Часть публики
поднялась с мест и зашумела; раздались крики и женский визг; послышались голоса, раздраженно призывавшие
доктора. На арене также происходила сумятица; прислуга и клоуны стремительно перескакивали через барьер и тесно обступали Беккера, который вдруг скрылся между ними. Несколько человек подхватили что-то и, пригибаясь, спешно стали выносить к портьере, закрывавшей вход в конюшню.
— Ну, есть ли у тебя хоть капля здравого смысла?! — заговорил Мухоедов, врываясь в небольшую гостиную, где из-за рояля навстречу нам
поднялся сам Гаврило Степаныч, длинный и худой господин, с тонкой шеей, впалыми щеками и небольшими черными глазами. — Что тебе
доктор сказал… а? Ведь тебе давно сказано, что подохнешь, если будешь продолжать свое пение.
— Да? Значит, вы
доктором будете? — сказала она,
поднимаясь. — Это хорошо. Я жалею, что сама не пошла на медицинские курсы. Так вы тут обедайте, господа, и выходите в сад. Я вас познакомлю с барышнями.
Толстая барыня (обращается к
доктору). Вы должны были видеть. Он с вашей стороны
поднимался.
Тогда гость
поднялся со стула и на цыпочках быстро пошел к дивану, над которым
доктор повесил револьвер и саблю, служившие ему в турецком походе.
Охваченный дрожью, облитый потом, Орлов быстро
поднялся и сел на земле. Против него сидел на корточках
доктор Ващенко и укоризненно говорил ему...
Поднялась суматоха. Дамы с пылкой стремительностью целовали хозяйку, мужчины жирными губами лобызали у нее руку и тискали руку
доктора. Большая часть гостей вышла в гостиную к картам, но несколько человек осталось в столовой допивать коньяк и пиво. Через несколько минут они запели фальшиво и в унисон «Не осенний мелкий дождичек», и каждый обеими руками управлял хором. Этим промежутком мы с лесничим воспользовались и ушли, как нас ни задерживал добрейший Петр Власович.
Доктор при слове «кровь»
поднялся и лениво, мельком взглянул на пятна.
Слезы брызнули у него из глаз. Он перевернулся на одной ноге и зашагал по гостиной. Теперь в своем коротком сюртуке, в модных узких брюках, в которых ноги казались не по корпусу тонкими, со своей большой головой и гривой он чрезвычайно походил на льва. На равнодушном лице
доктора засветилось любопытство. Он
поднялся и оглядел Абогина.
Доктор опустился в кресло перед столом; минуту он сонливо глядел на свои освещенные книги, потом
поднялся и пошел в спальню.
— Вы простите,
доктор, что обеспокоил вас! — сказал мужчина, быстро
поднимаясь мне навстречу и протягивая руку. — Дело у меня известное — туберкулез и вследствие этого кровохаркание. Да вот, очень уж жена пристала, непременно чтоб
доктор приехал…
Доктор с четверть часа возится с Ефимом; потом
поднимается и говорит...
Наскоро простившись с офицерами, бывшими в кают-компании, Ашанин выбежал наверх, пожал руку
доктора, механика и Лопатина и
поднялся на мостик, чтобы откланяться капитану.
Нечего было и думать о какой-нибудь поездке для осмотра достопримечательностей Батавии.
Доктор и Володя решили сделать это завтра,
поднявшись до рассвета, а пока предаться far nienty, попивая замороженную воду с сиропом.
Маруся
поднялась и, как бы желая отблагодарить
доктора за лекцию, села за рояль и ударила по клавишам. Ей сильно захотелось втянуть
доктора в разговор, втянуть поглубже, почувствительней, а музыка всегда наводит на разговоры. Да и похвастать своими способностями захотелось перед умным, понимающим человеком…
В первую минуту толстяк так смутился, что не мог сообразить, в чем дело. Он силился
подняться, встать на ноги и не мог. Только беспомощно махал в воздухе короткими толстыми руками.
Доктор бросился к нему на помощь, подхватил под мышки смущенного Жилинского и поставил его на ноги.
«Она очень больна, — писал фельдмаршал, —
доктор находит жизнь ее в опасности, у нее часто
поднимается сухой кашель, и она отхаркивает кровь».
Нелли чувствует, что говорит обидную и незаслуженную ложь, но для спасения мужа она способна забыть и логику, и такт, и сострадание к людям… В ответ на ее угрозу
доктор с жадностью выпивает стакан холодной воды. Нелли начинает опять умолять, взывать к состраданию, как самая последняя нищая… Наконец
доктор сдается. Он медленно
поднимается, отдувается, кряхтит и ищет свой сюртук.
При входе
доктора письмоводитель
поднялся; фельдшер сконфузился и тоже
поднялся.
Доктор уловил в его голосе сочувственную нотку; ему вдруг стало жаль себя, и он почувствовал утомление и разбитость от передряг, пережитых в последнюю неделю. С таким выражением, как будто терпение его, наконец, лопнуло, он
поднялся из-за стола и, раздраженно морщась, пожимая плечами, сказал...
Вскоре из риги выскочил и
доктор Богоявленский и побежал по пашне, едва держась на ногах, весь избитый и оборванный, то и дело падая и торопясь опять
подняться. Наконец, выбившись совершенно из сил, он упал у полевой канавки и уж не мог встать.
— Княжна! — успел выговорить Карамышев,
поднявшись из за стола, где сидел вместе с Новским и
доктором и допрашивал хозяина гостиницы.